«Не надо считать, сколько осталось. Надо жить. Я живу, это моя работа»
Корреспондент «Новой» побывала в Оренбургской колонии у осуждённого на 7 лет Виктора Филинкова.
Широко живет политзэк Филинков: подарил мне семью сурков, табун лошадей Пржевальского и бескрайнюю степь. О себе говорит: «Я самый счастливый человек на свете». Шестой год в заключении, 404 дня в изоляторах, из них 337 — в одиночке.
Виктор Филинков. Фото: Петр Ковалев / ТАСС
«Под бешеный лай собак»
Оренбургский заповедник сложился бонусом к поездке в колонию. Так что если бы не он, Виктор Филинков, то ни сурков, ни лошадей Пржевальского, ни бескрайней степи — ничего этого в моей жизни могло и не случиться. Как, впрочем, и многого другого.
Из Питера в Оренбург два с половиной часа лету. Соседи смотрят сериалы, а у меня в голове свое кино, со стоп-кадрами. День вынесения приговора (тут должен быть титр—– «три года назад»). Паша Крисевич в берете с пером, приковавший себя к оградке у здания суда, разбрасывает листовки и кричит что-то отчаянно, почти весело. А нынче он сам в Бутырке — прокурор счел недостаточным присужденный пятилетний срок, и дело отправили на доследование. Шлет из тюрьмы рисунки другим политзэкам, и Вите тоже.
День вынесения приговора Виктору Филинкову и Юлиану Бояршинову. Акционист Павел Крисевич приковавал себя к ограде у здания суда. Фото: Александр Коряков / Коммерсантъ
Очень много людей тогда пришло на оглашение приговора по питерскому делу «Сети»*, но в зал почти никого не пустили. Тех, что снаружи, потом будут жестко паковать по автозакам: парня с гитарой, не успевшего спеть и куплета песни «Это пройдет», девчонок с барабанами из «Ритмов сопротивления», журналистку Яну Сахипову — по асфальту, волоком, с задранной юбкой. За несколько месяцев до того она вышла замуж за второго подсудимого, Юлиана Бояршинова, — их расписали в СИЗО, а кольца были как скрутки из колючей проволоки.
Этой весной Юлиан вышел из Карельской колонии. С проседью на черных висках, и сам весь такой черно-белый — словно все краски с него сошли. А теперь у Юлиана снова все цветное — как на той свежей фотке, где они с Яной смеются, обнявшись, у берега моря в Барселоне, под синим высоким небом.
Юлиан Бояршинов в день освобождения, с женой Яной Сахиповой. Фото: соцсети Яны Сахиповой
Помню, как тряслись руки судьи, когда он зачитывал приговор, и как у него перехватывало горло. «Совесть душит», — пошутила я тогда. Но он с ней справился. С кармой тут, конечно, полный швах. Хотя есть один плюсик, который, может, ему и зачтется: допустил Женю Кулакову в защитники Филинкова. Этот статус откроет перед ней двери СИЗО, а потом и колонии. Вижу ее, она в красивом платье, нарочно надетом на последнее судебное заседание. И как они с Витей смотрят друг на друга — так, что кажется, «аквариум» должен расплавиться.
Когда все закончится, Женя, последней выходя из зала, крикнет Вите и Юлику: «Ребята, надо танцевать!» И станцует. «Девушка, потанцуете в другом месте», — одернет ее пристав. «Каком другом — по-моему, это самое подходящее».
Женя станет первой, кто отправится по этапу следом за своим подзащитным. Чтобы не оставлять одного на этом очень опасном отрезке, в жутких и унизительных условиях, когда ни родным, ни адвокатам ничего не известно о том, где человек находится и что с ним происходит.
Женя Кулакова и Виктор Филинков в суде. Фото: Давид Френкель
«Дорога была утомительной: ехали до следующей ночи 10 человек в «купе», — писал Виктор с этапа. — Из вагона в автозак грузили, прицепив человек 20–25 наручниками к общему тросу, под бешеный лай собак, запрещая смотреть по сторонам».
Путь из Петербурга в Оренбург, который обычный поезд идет около полутора суток, для «столыпина» с Филинковым растянется на 45 дней. С остановками в пересыльных тюрьмах разных городов, куда Женя будет отчаянно прорываться. И прорвется.
Потом «Медиазона» (признана в РФ «иноагентом». — Ред.) опубликует потрясающий ее текст об этом уникальном опыте вместе с этапными письмами Виктора.
В Екатеринбурге, на ночном вокзале, Женя окажется у мемориальной доски: «…здесь 1 июня 1934 года ждали этапа к месту ссылки в Чердынь поэт Осип Мандельштам и его жена Надежда Мандельштам».
Под снимком той доски, с двумя драматичными носатыми профилями, напишет у себя в соцсети:
«…На днях спросила рабочего жд про этапные вагоны. Он так сердечно на меня посмотрел и говорит: «Все равно поговорить у вас не получится. Даже посмотреть на него не сможете». При том что я и не объясняла ему, с чем связан мой интерес».
С тех пор, как Виктор здесь, в Оренбурге, она живет на два города.
Женя Кулакова:
«Когда меня допустили к делу, как защитницу, это очень расширило границы возможного. Я как будто взяла и раздвинула эти решетки и проникла к Вите. И хоть он и сидит в тюрьме, как сидел, но вот так с тех пор вместе мы раздвигаем эти решетки, как можем. Когда я только приехала в колонию, все было непонятно, и Витю засадили в СУС (строгие условия содержания), а мне нужно было прийти в спецотдел откопировать дело, и я не знала: пустят, не пустят. Написала одной адвокатке московской, которая преподавала в школе общественных защитников, просила ее совета. Она объяснила, как и что делать, но главное, очень поддержала меня морально: не бойтесь, идите, пишите, все получится! Вроде бы обычные дежурные слова, но они очень помогли мне тогда. И все документы дают, все получается, всего добиваюсь. Конечно, это все потому, что я Витю очень люблю, хочу его обезопасить. И чтобы он был рядом со мной, тоже очень хочу».
«Самый счастливый человек в колонии»
…Кирпичный забор с колючкой поверху, металлические ворота с алыми звездами, строгая табличка: «Режимная территория 11 метров».
Но впритык к колонии тулятся деревянные домишки, вот прямо под ее стеной какая-то бабушка копошится на грядке, а напротив — нарядный палисадник с самыми красивыми в Оренбурге розами.
Над колючей проволокой поднимается белое облако цветущей яблони, и я загадываю: вот бы хорошо, чтобы именно там прогулочный дворик, куда и Витю выводят раз или два в день.
Оренбургская ИК-1 общего режима считается образцово-показательной. Здесь нет «актива», который бы по указке начальства истязал других заключенных. Что, впрочем, не исключает избиений самими сотрудниками.
Многие из офицерского состава поступают сюда после службы в «Черном дельфине» (ИК № 6 для пожизненно осужденных в городе Соль-Илецке Оренбургской области), привнося наработанные там методы насилия и тотального унижения человеческого достоинства.
Попав на территорию, сначала надо пройти в административный корпус — к начальнику, подписать пропуск (Филинков оформил мне доверенность на представление его интересов, позволяющую личное общение до четырех часов). Когда пропуск подписан, можно идти в корпус колонии, через три пары железных дверей, сдав личные вещи в камеру хранения (ни телефон, ни фотоаппарат, ни даже зажигалку нельзя, не говоря уже о том, что может быть отнесено к колюще-режущим).
Потом — сотрудник с металлоискателем, просьба открыть сумку и показать содержимое. По пути к «комнате для бесед» в узком коридоре совпадаем с коротким встречным потоком из десятка зэков.
Они по команде конвойного разворачиваются лицом к стене, а когда проходишь мимо, каждый чуть поворачивает голову в твою сторону и говорит: «Здравствуйте». Таковы правила. Растерянно отвечаю каждому и чувствую себя страшно неловко.
А в одном из самых страшных карельских лагерей, как рассказывают тамошние сидельцы, заставляют приветствовать не только каждого встречного сотрудника или допущенного в зону гражданского, но и служебных собак: «Здравствуйте, гражданин собака».
Комната для бесед — два ряда столов и лавок, между ними отмерена дистанция в 1,2 метра, несколько телефонных аппаратов на выкрашенных в невнятный казенный цвет стенах, по одной из них непроницаемое для нас панорамное окно (по ту сторону могут сидеть наблюдающие опера), видеокамера в углу под потолком.
ИК-1 Оренбурга. Фото: Татьяна Лиханова / «Новая газета»
Заходит Витя, ему можно сесть напротив и даже рядом на лавку, впервые видимся без преград и так близко (до этого — только в зале суда), хочется обняться, «но трогать его не моги» — прикосновения запрещены, как и передача друг другу любых предметов, хоть бы и шариковой ручки.
Когда Женя знакомилась с его делом, вычитала там в характеристике Филинкова много прекрасного: например, что у него малая оттопыренность ушей и звонкий голос, что он умен, остроумен, эффектен, свободен от напряженности, тревоги, чувства вины и депрессии (ага, конечно — это после полутора лет приема антидепрессантов и нейролептиков в СИЗО), что в одежде преобладает аккуратность, а вид адекватен ситуации, «события, оказавшие влияние на жизнь, — тюрьма». Глядя на Виктора, думаю: вот повезло бы Навальному с таким соседом по камере.
Витя как енот-полоскун постоянно стирает свою одежду и моется холодной водой (горячая только в душе, куда водят дважды в неделю), от него пахнет свежестью, а не заскорузлой тюремной робой. Глаза живые, смеется.
Вспоминаю Женин рассказ про одну из их встреч:
«Вот Филинков у нас — самый счастливый человек в колонии, никогда не унывает! — хлопает сотрудник Витю по плечу и выходит из комнаты.
— Конечно, я же в лучшей колонии на свете, — отвечает ему вслед Витя.
Сотрудник, который остался в комнате, посмеялся, а потом спрашивает Витю:
— Вы же шутите, да?»
К Виктору почти все сотрудники колонии теперь обращаются на «вы». А начиналось с того, как по прибытии в Оренбург один офицер выкликал: «Эй ты, очкарик, шаг вперед!» — но Филинков не двигался с места. «Ты что, оглох? Почему не исполняешь?!» — свирепел тот. «Мою фамилию никто не называл», — невозмутимо отвечал Виктор.
На сегодня Виктор Филинков вместе с адвокатом Виталием Черкасовым и защитницей Евгенией Кулаковой выиграли уже 27 своих требований, оспаривая противоправные действия сотрудников колонии.
В том числе суд признал незаконными назначение Филинкову свыше половины отсиженных им дней в изоляторах (211 из 404). И уже удалось добиться первых компенсаций — всего на 146 тыс. рублей по трем делам (столько было потрачено адвокатом на билеты из Петербурга в Оренбург и обратно на эти три процесса).
А суд в Москве взыскал с ФСИН РФ 80 тыс. рублей компенсации морального вреда, причиненного Филинкову противоправными действиями администрации Оренбургской колонии. Отменена как незаконная и постановка Виктора администрацией колонии на два профилактических учета — как «склонного к систематическому нарушению правил внутреннего распорядка» и «организующего групповое противодействие законным требованиям администрации». План по переводу Филинкова на тюремный режим по обращению администрации ИК-1 провалился — решение о такой перемене участи суд должен был рассмотреть в июне прошлого года, но дело прекратили по ходатайству самой колонии.
Камера с порошком
С этого года Виктора больше не помещают в ШИЗО и не изобретают ему других новых наказаний. Конечно, условия содержания и сейчас далеки от человеческих — он в отряде строгих условий (ОСУОН), это отдельный этаж, в довольно просторном помещении с еще тремя заключенными. Но все же там несравнимо лучше, чем в штрафном изоляторе, где нельзя было делать ничего (только час в сутки на письма или чтение) и даже присесть на шконку, которая пристегивается к стене после подъема в 5.00 под российский гимн.
Несколько месяцев назад Филинков подал ходатайство о переводе в другой регион, ближе к родным. Рассматривает такие обращения головное ведомство ФСИН России. Сначала просто не ответили, потом выдали немотивированный отказ, теперь он обжалуется в суде.
Администрация Оренбургской колонии очень переживает за исход этого процесса, прям болеет всей душой, желая победы команде Филинкова — только бы забрали его уже отсюда куда-нибудь.
Витя говорит, что на всю колонию только он не ходит с руками за спину.
— Почему?
— Потому что это требование незаконно.
— Почему только ты?
— Загадка, — пожимает плечами Витя.
На его отказ держать руки за спиной сотрудники поначалу реагировали нервно. Один, к примеру, выдал такую сентенцию: «Если будет третья мировая война, то вам, политическим, всем [конец]!» Он же потом будет злорадствовать: «Ну что, Филинков, ликвидировали вашу «Новую газету», все, не будет она теперь вам приходить!»
Виктор Филинков. Скриншот видеозаписи, предоставленной ИК-1 в суд
К «Новой», конечно, у администрации этого заведения исключительно трепетное отношение — особенно после публикации о том, как представитель УФСИН заносил новогодние подарки в кабинеты судей, рассматривавших жалобы Филинкова. Прежде почти все решения были отказными, а тут действия сотрудников колонии стали раз за разом признавать незаконными, и даже подтверждать факты провокаций. Как было в случае с лезвием, подброшенным Виктору в день рождения в 2021 году, из-за чего его на месяц отправили в ЕПКТ («единое помещение камерного типа»). Оренбургский областной суд, как видно из опубликованного на его сайте решения, признал убедительными доводы Филинкова о провокации со стороны сотрудников колонии, администрация которой затем еще и «уничтожила доказательства» и «не обосновала правдоподобным образом сам механизм совершения [Филинковым] проступка».
Но и на следующий год сотрудники колонии не могли оставить без внимания такой красный день календаря, как день рождения Виктора. На этот раз их мозговой штурм родил новое «поздравление»:
после встречи с защитницей Кулаковой Филинкову велели перейти в другую камеру, где к его приходу все поверхности оказались тщательно засыпаны сухой строительной смесью: пол, стол, лавки, тумбочки и даже внутренность подвесного шкафа.
В таких условиях Виктор вынужден был находиться неделю, не имея никаких средств защиты и дыша вредной пылью. Перевели в другую камеру только вечером 15 ноября — после регистрации жалобы его защитницы в прокуратуру. Затем — новые суды.
— Суд первой инстанции признал незаконным перевод в камеру с порошком, — поясняет Витя. — Но колония взялась обжаловать, апелляционный суд затребовал материалы прокурорской проверки.
— …которая выявила нарушения, и начальнику колонии было внесено представление.
— Да. Но самое интересное другое! На апелляции выяснилось, что в этих материалах есть детально прописанное содержание видеозаписи (хотя в суде представитель колонии уверял, будто ее не было из-за «технического сбоя»): в 17.29 заключенный в оранжевой жилетке заходит в сопровождении сотрудника и рассыпает вещество белого цвета по камере и предметам мебели…
— И как суд такие действия оценивает?
— Да никак. Просто оставили в силе решение первой инстанции.
— Твои судебные тяжбы с системой ФСИН — это ведь битва за человеческое достоинство. Причем не только твое, но и других.
— Можно и так сказать. И дело ведь не столько в лишних штрафных сутках для меня. Забавная была история: один зэк с моего согласия дал против меня показания по дисциплинарке. Мне не жалко. Было очень страшно за него, да и те штрафные трое суток я уже отсидел.
Суд мой был в четверг, а в пятницу тому зэку приносят заявление колонии в суд о надзоре, где вместо трех стандартных лет ему запрашивают два года, в ментовке отмечаться не четырежды в месяц, а вдвое реже, из традиционного набора запретов — только два: не покидать дом ночью и не выезжать за пределы региона.
Даже массовые мероприятия посещать может. Я порадовался!
— Как думаешь, выказанная с первого твоего дня в Оренбурге установка — унижать, ломать, устраивать провокации, сажать беспрестанно в ШИЗО, подводить к переводу на тюремный режим, — это чья инициатива? Общая по ФСИН «методичка» для политических, местная специфика или месть сотрудников ФСБ за то, что заявил о пытках, раскрыл имена, поднял такой шум?
— По-всякому может быть. Да, эфэсбэшники угрожали, что сгноят меня в тюрьме, но пока вот только палец гниет! — смеется Витя, поднимая перевязанную ногу в резиновом шлепанце. Это ему в очередной раз вырезали вросший ноготь. Спасибо, что теперь не без анестезии, как было в первый раз.
— Ты не жалеешь о своем выборе: что стоял до конца, не пошел на сделку со следствием, как Игорь Шишкин, и не признал вины, как Юлиан Бояршинов? Оба уже на свободе, оба в Европе.
— За ребят очень рад. А о своем выборе не жалею. Отношение к сроку меняется, конечно. Когда первый раз увидел Виталия (адвоката Черкасова), он показал несколько возможных вариантов. Либо мы газуем — тогда много сидеть, либо признание вины — и сидеть, может, поменьше.
Я сразу сказал: только в отказ, хоть 20 лет буду сидеть. Смирился, что много получу.
Думал, будут шить первую часть (205-й статьи УК) — от 10 до 20 лет, поскольку так я им насолил. Потом мы с Виталием решили, что, по практике судя, сильно выше минимальных пяти лет не дадут. Ну, шесть максимум, на апелляции полгода отлетит. Завышенные ожидания оказались, м-да.
Юлиан Бояршинов и Яна Сахипова в Барселоне. Фото: соцсети Яны Сахиповой
Но вот наши суды начались: и как пошли мы их разминать — камня на камне не оставляя на обвинении. Мое мироощущение тогда отталкивалось от не такого кровожадного 2017-го. И в 2020-м было шоком, конечно, когда мне запросили 9 лет из 10 возможных по моей статье. Недели две снова привыкал, что может быть не 5, а 9 лет. Потом дали 7 — ну и с этим тоже пару недель сживался.
Эти качели нелегко дались, но я и сегодня поступил бы так же. Я понимал примерно, что не будет иного приговора, что нелогично так упираться. Но так лучше для общественной пользы.
Не потому, что я герой какой-то, я ради себя делал такой выбор — чтобы себя сохранить, свою человеческую целостность, защитить свою личность. Иначе потом сам себе не простил бы. Это психологическая тема, она исключительно в моей голове. Я и сейчас считаю, что мне так лучше.
— А общественная польза в чем?
— Не бояться, даже если все боятся — это для общества важно, такой пример.
— Как тебя встретили другие заключенные, было какое-то особое отношение из-за «террористической» статьи?
— Особенного, негативного отношения к моей статье нет. Один только был случай, еще в Питере, когда оказались в одном автозаке с девчонками-зэчками с Арсеналки (женский следственный изолятор на Арсенальной улице). Я спрашиваю про условия у них, а одна интересуется: какая у тебя статья? Услышав, что 205-я, выдала: «Тогда я желаю тебе сдохнуть».
Здесь, в колонии, первый контакт случился только через месяц, до этого меня держали в подвале в одиночке. Когда вышел в жилку — ненадолго, всего на два дня, потом опять отправили в ШИЗО, — там обычные зэки. Один дядька только спросил: «А кто вас финансировал?» Я такой: «Чего?!» Ну, пошипел на него, он отвалил. А в СУСе все всё понимают прекрасно, поддержка и уважение с самого начала. Когда в позапрошлый день рождения утром меня повели к прокурору (мы ему жалобы направляли на нарушение моих прав в колонии),
при досмотре нашли в куртке завернутый в туалетную бумагу и перевязанный ниткой маленький сверток с куском хлеба и яйцом. Куртки в общей раздевалке ШИЗО висят — вот кто-то положил в подарок часть своей пайки. Все это, конечно, отобрали и выкинули, но на душе стало теплее от поддержки, которую мне попытались оказать.
И когда потом меня вели из здания изолятора на вахту, проходящий мимо заключенный спрашивал: «Вить, как ты? Все нормально?» А из окна СУСа кричали: «Витя, держись!»
Но сопротивление системе мне не очень легко дается. Я же вообще-то трусишка.
— Ты?!
— Ну да. Вот как бывает у человека низкий болевой порог, так у меня еще и низкий порог страха. Поэтому больше усилий приходится прилагать, чтобы не поддаться ему. Последние три года мне помогают медитации. И надо научиться исключать автоматизм. Это вот как кричат тебе: беги! А не надо сразу бежать. Поток происходящего нужно уметь наблюдать, только тогда появляется контроль. Приходится строже следить за собой. Понимать, где я, что в карманах, кто куда зашел — все моменты подмечать стараюсь, пока за мной дверь камеры закрывается. После пыток (в день задержания Виктора пытали несколько часов с применением электрошокера, заставляя заучивать признательные показания. — Т. Л.) реакция на двери у меня такая: как только слышу шум — сразу мысли проносятся, что может быть, как защититься. Разговоры с операми, сотрудниками — тут тоже нужен постоянный контроль.
— Что помогает тебе сохранить себя, откуда силы берутся продолжать эту битву с системой?
— Все, что связано со мной, это заслуга Жени. Она уникальный человек, и все, кто с ней по моим делам контактируют, в восторге: какая она потрясающая, как думает, как действует, какая собранность, спланированность и четкость всех действий. Какая она отважная, на многих тут наводит страх. Женя как львица бьется. Все изумляются, и я больше всех. Женю нельзя не любить. И я ее, конечно, люблю. Очень сильно.
Женя Кулакова. Фото: Алина Есипова
— Что самым тяжелым оказалось для тебя за все годы заключения?
— Раньше я думал, что самое тяжелое — одиночка. Но есть люди, с которыми находиться хуже, чем сидеть одному. Какой-нибудь стукач с нарциссическими чертами, например, который будет до всех докапываться. Еще своя сложность у меня была, она связана с о-о-очень затянувшейся депрессией, которая еще на воле началась, в 2017-м. И я никак не мог с ней справиться до 2019-го, вот эти три года из моих 28 — единственные несчастливые. Терапия закончилась уже на этапе, там я парням раздал остатки своих таблеток.
Депрессия в зоне — это [конец]. Когда ты в заключении, важно принять новую реальность. И чем раньше, тем лучше.
Я вот через 9 месяцев после ареста, когда еще в СИЗО был, принял эту тюремную реальность. До того стрессовые были состояния. А как приехал из Ярославля в Питер, там рассказали про Жлобицкого. И вот это был такой момент переломный. С тех пор ощутил, что стал зэком. Осознал, что это будет долго, надо жить. Для этого необходимо перестать считать тюрьму стрессом, принять как норму, это твоя жизнь теперь.
— По нынешним временам за решеткой может оказаться каждый. И у народа живой такой интерес растет ко всяким полезным советам: как выживать в тюрьме, какие там гласные и негласные правила. Это больше не про всякие глупости — типа вот ты в камеру зашел, а тебе полотенце кинули под ноги, что делать, — а про личный опыт преодоления тех испытаний, с которыми не сталкивался на воле.
— Не думаю, что можно заранее как-то подготовиться к такому, примерить на себя чьи-то условия. Они ведь очень разные: могут и пытать, и убить, а кто-то вполне комфортно сидит. И готовым надо быть ко всему.
Очень важно то, о чем Франкл писал (Виктор Франкл, «Сказать жизни «Да!»: психолог в концлагере»): выжили в концлагере только те, кто находил себе занятия, просто жил настоящим, а не прошлым и не будущим.
И я это всем зэкам повторяю: не надо считать, сколько осталось. Живи. Я живу. Это моя работа. Живу и делаю, что хочу, что могу.
В Ярославле я пересекся с одним парнем из Дагестана, Магомедом. Он за разбой сел. Четыре класса окончил, то есть грамоте обучен, но, говорит, ни одной книжки не прочел до сих пор. И вот Франкл стал его первой книгой, и я ему ее оставил — очень сильное произвела она на него впечатление.
— Я тут почитала ваш распорядок дня, прям как в пансионе: утренний туалет, физическая зарядка, личное время (четырежды — всего на 4.5 часа), прогулка (дважды), воспитательные мероприятия, чтение художественной литературы, настольные игры, трансляция кино- и видеофильмов, реализация индивидуальной программы реабилитации для осужденных-инвалидов, культурно-просветительские мероприятия… вечерний туалет и переход в помещение ночного пребывания!
Витя заливисто смеется.
— Зарядка — это 10 упражнений под записанные команды, только их можно делать. Пока я по ШИЗО и ПКТ сидел, личное время — только час в сутки, либо письма, либо книжку, причем какую уж принесут. И не факт, что завтра принесут ее же. Сейчас могу брать книги в местной библиотеке. Но художественной литературы там мало, да мне и времени на нее жалко, лучше математикой позанимаюсь. Мединского вот трехтомник был — с корешками трех цветов, чтоб в имперский флаг складывалось, черный (а на самом деле серого цвета вышло), желтый и белый.
Предвзятый такой автор, частное выводит как общее, ну и с логикой как-то у него не очень. О Сталине — плохо, и он вроде как Иван Грозный, но вот Грозный не так уж и плох, хотел России добра.
Виктор Филинков. Фото: Давид Френкель / Коммерсантъ
Так, что там у нас дальше в расписании? Работа, с 9.30 до 17.10, с перерывами на перекур и обед. Но меня как «террориста» и «злостного нарушителя» все время старались держать в изоляции, я всего два дня на промке поработал. Ко мне учительница ходит из ПТУ швейного, вот рабочий халат сшил недавно! Из досуга, значит, бубнеж православного радио «Вера», меню телека такое: Первый канал с передачами «Большая игра» или «Куклы наследника Тутти», «Военная приемка» на «Звезде», Зейналова на НТВ, ну и канал Россия.
— А еще хотела спросить: вон та яблоня цветущая, это не на твоем прогулочном дворике, есть у вас там вообще какая-то зелень?
— Нет, у нас там ни травинки! Только раздолбанный бетон, канализационный люк, лавочка для курения — и все это сверху перекрыто решеткой-рабицей, так что и там небо в клеточку.
Сверяясь с распорядком дня, спохватываюсь: «Ты же завтрак пропустил!»
— Мы его не берем, — отмахивается Витя.
— Почему?
— Ужасный.
— Перловка какая-нибудь?
— Ха, перловка — это счастье было бы! Но нет. Приносят стремную такую картошку, иногда с капустой разной степени тухлости. Недавно еще новая тема появилась: картошка типа на молоке. Выглядит, будто известку разбавили. Такое просто на выброс сразу, так что даже эти капли молока — а его по норме около 100 мл в сутки положено — в рот не попадают. Раньше говорили, что его или сгущенку якобы добавляют в кашу. Но каш давно не дают, хотя крупы тут делают, на производстве при колонии.
Зато на 1 мая шиканули: гречка была и нормальное мясо, а еще плюшка с ложкой творога и салат аж из пяти компонентов, типа винегрета, и на ужин дали скумбрию консервированную. Из овощей бывают свекла и лук, иногда соленые зеленые помидоры. Фрукты — не, их вообще не дают, как и свежих овощей.
«Это показывает, как усиливается страх властей»
СВО обогатила речевой запас фсиновцев. Теперь от них можно услышать выражения вроде «русский язык понимаешь, или только бандеровский?». В конце ноября прошлого года некоторые сотрудники то ли в шутку, то ли всерьез стали угрожать Виктору, что могут отправить его в зону спецоперации. Филинков написал на имя начальника колонии заявление, что является военнообязанным гражданином Казахстана и просит приобщить это заявление к его личному делу.
— Ты рассказывал в письмах, что очень тревожишься за тех, кто на воле, потому что нам там теперь опаснее, чем тебе здесь.
— Да. Здесь все понятно, там — непредсказуемо. Тут ты никому ничего не должен, ни работы, ни заботы. От армии опять же не надо бегать, а там любого могут схватить, да и пропаганды снаружи больше, я думаю.
Я рассказываю Вите об исследовании петербургских социологов, взявшихся собирать и анализировать сны россиян — после 24 февраля. И о том, как абсурда в нашей реальной жизни с каждым днем становится больше, чем в самых фантасмагорических сновидениях.
— Да, какие-то вещи совершенно невозможно было вообразить год назад, — кивает Виктор. — Но и здесь тоже много абсурда. Те же правила внутреннего распорядка абсурдны от и до.
С этим не поспоришь: меня вот в ПВР особенно впечатлил запрет «изготавливать, иметь при себе или получать в посылках транспортные и летательные средства передвижения».
Потом мы немного говорим о нынешних сроках за репосты, за слово из пяти букв — те же 7 лет, что дали Филинкову за «участие в террористическом сообществе».
— Я в шоке, — хватается за голову Виктор. —
Но ведь это показывает, как усиливается страх властей. Поэтому пытаются всех запугать еще пуще, все должны молчать, не пикать, а теперь еще и демонстрировать свою мегалояльность и способность даже предугадывать желания начальства.
Узнав об аресте Жени Беркович, страшно расстроился. И тотчас попросил передать на волю слова поддержки: «С первых дней моего задержания «Сказки для политзаключенных» поддерживают со мной связь, прежде всего Елена Эфрос (мама Жени Беркович) и Нэнси (Нина Рябушкина). Все время обмениваемся письмами. Мне было даже неловко в какой-то момент, потому что все больше становится политзэков. Женю Беркович я узнал через Елену и от Наташи Деминой, с которой тоже переписывался. Еще интервью с Женей читал очень классное, где она говорит, что хватит жить только прошлым. Интересная очень, ставшая близкой мне позиция. Считаю обвинение абсурдным и присоединяюсь к тем людям, кто ее поддерживает. Женя Беркович делает правильные вещи и не боится, что суперважно — не бояться».
Мы еще немного поговорили о тюрьме и воле, о маме, за которую очень переживает, об уехавших и тех, кто пытается что-то делать, оставаясь здесь.
Про себя — когда спросила, как чувствует сам, изменилось ли в нем что-то за годы заключения, — сказал: «Мягче я стал, как попал в тюрьму. Всех так жалко. Очень тяжело кого-то осуждать. Я и раньше мягким был, но нельзя быть таким, как я сейчас, прям как масло уже… Мне не нравится повышение моей мягкости».
А напоследок наказал обязательно сходить в лучшую оренбургскую кондитерскую, про которую наслышан от знающих людей, и съесть там десерт «Один раз живем».
