«Я отказываюсь от подачек преступников»
По делу «террористического сообщества «Сеть»», в которое якобы входили антифашисты из Пензы и Петербурга, арестованы уже девять человек. В феврале программист Виктор Филинков передал членам ОНК свои дневниковые записи, в которых подробно рассказывал, как после задержания в аэропорту Пулково сотрудники ФСБ пытками заставили его выучить и подписать признательные показания. Теперь «Медиазона» публикует вторую часть дневника — в этой рукописи речь идет о попытках оперативников склонить арестанта к «сотрудничеству» не насилием, а уговорами.
24 января. Сон после пыток и суда
Мне дали помыться и отвели в камеру. Первым делом я решил осмотреть повреждения тела. Все правое бедро за исключением внутренней части было в ожогах разной степени — от еле заметных точек с лучами до крупных пятен диаметром более 1 см, среди которых прослеживались пары, находящееся на равном удалении.
На голени я обнаружил крупный синяк, полученный, видимо, при авторазгибании ноги от шокера. Следы ожогов я нашел и на груди. Осмотреть шею сзади я не догадался. Запястья были с крупными синяками, в царапинах, полученных, как я полагаю, при резком отдергивании рук об электроды электрошокера. Ощущалась боль в груди, но внешне синяка не было. Спина не болела. На лице все так же была крупная царапина, а также поменьше, на левой стороне лица.
Я сел и сидел, решая, что делать. Принесли ужин, что-то с рыбой. Я съел, прочел ПВР (правила внутреннего распорядка СИЗО — МЗ) и какие-то бумаги с поправками к ПВР. Около 24:00 я лег в «кровать» и накрылся одеялом.
25 января. Посещение ОНК
Внезапно открылась «кормушка», и у меня спросили фамилию. Я ответил, после этого дверь открылась. В камеру вошли 4-5 человек — две девушки в штатском, остальные в форме ФСИН. У одного из сотрудников ФСИН, что стоял между мой и девушками в штатском, был видеорегистратор с горящим зеленым светодиодом индикации работы. Я решил, что это очередная проверка меня на «сотрудничество».
«Екатерина Сергеевна Косаревская, Яна Игоревна Теплицкая», — представились девушки. Сказали, что они из какого-то «ОНК». Спрашивали, что с лицом, и есть ли еще повреждения при задержании. Отвечал, как полагается: в машине, когда тормозили, больше ничего нет. Сказал, что оперативники накормили шаурмой. Мне сказали, что половина Питера меня потеряли уже пару дней как, и вот они меня нашли, но есть еще пропавшие. Еще они сказали, что моя жена любит меня и сделает все, чтобы мне помочь, и что «Агора» предоставит адвоката, что есть соглашение с супругой. Больше ничего из этого разговора я не помню.
Они ушли. Один из сотрудников ФСИН вернулся и объяснил, что до отбоя (22:00) нельзя лежать под одеялом и посоветовал почитать ПВР. Только после встречи я понял, что такое ОНК и что произошло. Открыв последний лист ПВР, я нашел контакты Общественной наблюдательной комиссии и понял, что они независимы от ФСИН. Фамилия адвоката тоже была мне знакома, я видел его интервью для радио «Свобода» по делу курсанта Осипова, которого судят за то, что он якобы хотел взорвать казарму — очередному делу, высосанному из пальца для увеличения количества звездочек на погонах сотрудников ФСБ и повышения фиктивной важности силовиков, якобы обеспечивающих общественную безопасность. Слог послания супруги я тоже узнал и решил, что на весы сил вступила общественность.
Приняв решение, что момент переломный и надо бороться, я заснул на решетках кровати. Сном происходящее, конечно, назвать было сложно — снились пытки, и когда я крутился, ложась на ожоги — просыпался.
Уголовное дело о «террористическом сообществе «Сеть»» было возбуждено ФСБ в октябре 2017 года. Тогда в течение месяца в Пензе задержали Егора Зорина, Илью Шакурского, Василия Куксова, Дмитрия Пчелинцева, Андрея Чернова и Армана Сагынбаева (последнего силовики нашли в Петербурге и этапировали в Пензу). Двое пензенцев — Иванкин и Кульков — уехали из России и были объявлены в розыск. В январе в Петербурге по тому же делу были задержаны Виктор Филинков и Игорь Шишкин. 11 апреля обвинения предъявили еще одноу петербуржцу — Юлию Бояршинову.
Большинство фигурантов дела — антифашисты и анархисты; кроме того, многих задержанных пензенцев объединяет увлечение страйкболом. В ФСБ утверждают, что все арестованные состояли в подпольной организации «Сеть» и намеревались во время президентских выборов и чемпионата мира по футболу с помощью взрывов «раскачать народные массы для дальнейшей дестабилизации политической обстановки в стране» и поднять вооруженный мятеж. Ячейки «Сети» якобы действовали в Москве, Петербурге, Пензе и Белоруссии.
Родные пензенских фигурантов дела рассказывали, что при задержании им подбросили оружие, а затем пытали. О пытках подробно рассказывали Виктор Филинков, Дмитрий Пчелинцев и Илья Шакурский. О допросе с применением электрошокера говорил и Илья Капустин, которого отпустили в статусе свидетеля — опасаясь за свою безопасность, он, как и жена Филинкова Александра, уехал в Финляндию, где попросил политического убежища.
Пчелинцев и Шакурский утверждали, что сотрудники ФСБ пытали их током в подвале пензенского СИЗО. Шишкин о пытках не заявлял, однако врачи диагностировали у него перелом нижней стенки глазницы, многочисленные гематомы и ссадины, а посетившие Шишкина в СИЗО члены ОНК зафиксировали на его теле многочисленные следы, похожие на ожоги от электрических проводов.
Оперативник ФСБ Константин Бондарев, которого Филинков называет непосредственным организатором пыток, недавно получил благодарность от Законодательного собрания Петербурга.
Следственной группой пензенского управления ФСБ, которая работает над делом, руководит Валерий Токарев. В Петербурге расследование ведет следователь ФСБ Геннадий Беляев.
Родственники арестованных молодых людей объединились в комитет «Родительская сеть».
Часть 2 статьи 205.4 УК (участие в террористическом сообществе), по которой возбуждено и расследуется «пензенское дело», предусматривает от пяти до 10 лет лишения свободы.
26 января. Адвокат и спрей от ожогов
С подъемом я встал. Принесли завтрак, я узнал, как попроситься к доктору. Пришли и спросили, есть ли заявления или жалобы, я записался к доктору.
Пришли женщина в белом халате.
— Что у вас?
Я показал бедро.
— Господи, что это? От чего?
— Ну, ожоги техногенного характера, — ответил я, пожалев о своей трусости и решив, что упустил шанс.
— Электрошокер, что ли?
— Да.
— Хорошо, я тебя выведу, проведу осмотр.
Я поблагодарил женщину, было что-то еще про пантенол (заживляющая мазь или спрей, применяется при ожогах и воспалениях кожи— МЗ). Вскоре меня позвали на прогулку, я согласился.
Около обеда пришла сотрудница ФСИН и подала мне пантенол-спрей. Я сказал, что мне нужен не спрей, а обследование и фиксация следов пыток. Сотрудница удивилась, я показал ей бедро. Спреем я воспользовался.
Была пятница, следственные действия можно было проводить с 14 до 17 часов. Около 17 часов меня вызвали, это был адвокат «Агоры» Черкасов Виталий Викторович, я узнал его лицо. Встреча продлилась около 15 минут, после чего меня увели обратно в камеру. На встрече я вкратце описал ситуацию, дважды продемонстрировал следы пыток и сообщил о намерении дать преступности отпор. Прощаясь, Виталий сказал, что от моей стойкости сейчас многое будет зависеть.
Через пару часов после визита адвоката, перед ужином, меня снова вызвали. Это были Яна и Екатерина из ОНК. Я признался, что вчера утаил много всего. Продемонстрировал следы пыток, в том числе и на видеорегистратор сотрудникам ФСИН, коротко описал обстоятельства задержания.
27 января. Врач в ярости
27-го, в субботу, мне удалось попасть к доктору в СИЗО-3. Меня привели и сказали показывать. Медработник осмотрела меня и сделала какие-то записи, после чего меня вернули в камеру и сказали, что я в любое время могу просить пантенол-спрей, чтобы обрабатывать ожоги.
Ближе к ужину меня снова привели в медкабинет. Там был медработник СИЗО-3, который меня «принимал». Он был в ярости. Я показал ему ожоги, часть которых уже начали покрываться коростой, а на самом крупном был гной. Он смотрел то в журнал, то на ожоги, и предложил помазать мне их зеленкой. Я отказался и извинился за свою трусость. «Ну уж когда к тебе второй раз подходили, ты же мог сказать», — негодовал он.
Пользуясь моим незнанием, сотрудники СИЗО-3 уговорили меня написать заявление, что все ссадины, синяки, царапины и ожоги я получил при задержании и не имею претензий к СИЗО. Датировать его меня уговорили датой, не соответствующей действительности — 25 января вместо 27 января. Проблема только в дате, насилие в СИЗО ко мне не применялось.
29 января. Визит оперативников ФСБ
28 января прошло без происшествий, а вот на следующий день после завтрака ко мне подошел доктор, который меня принимал. Он извинился, сказал, что погорячился вчера, осмотрел бедро. Мы еще немного поговорили, он сказал, чтобы я не держал зла на того оперативника, что ему все вернется и вообще надо прощать. Пока я был в карантине, каждые несколько дней он приходил и проверял ногу, уходя со словами: «У-у-у, так уже почти все зажило». К моему выходу из карантина, в котором меня держали 15 из 15 возможных дней, все и вправду почти зажило. Обычно из карантина переселяют в течение первых 10 дней. Ага. Сокамерник смог запечатлеть всего около 10-15 пятен, часть которых покрылась коркой, оставшихся на бедре.
29-го в 20 часов, до ужина, меня вызвали в следственную комнату. Войдя, я увидел двух человек, в одном из которых я сразу узнал командующего пытками старшего уполномоченного УФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области Бондарева К.А., второго я видел впервые. Я сел напротив Бондарева К.А., а второй опер сел слева от меня с торца стола.
— Ну, как дела? — спросил Бондарев.
— Сами-то как думаете? — ответил я.
— Вопросы. Здесь. Задаю. Я! — указал мне на мое место Бондарев.
Сначала мне рассказывали чудесные истории о том, как хорошо живут те, кто сотрудничает с ними: грозило 24, дали 17 [лет]; грозило семь, дали три, из которых два в СИЗО и выход по УДО. Рассказывали, как они, сотрудники ФСБ, носят куриные крылышки тем, кого «поймали». Еще говорили, что хорошо общаются с местными заключенными, что кто-то из них даже их кореша.
Было абсолютно понятно, что их появление связано с публикацией материалов в СМИ касательно пыток. Я решил копнуть ближе к сути их требований: «У меня от пяти лет, а мне всего 23, понимаете?». Бондарев начал рассказывать про условно-досрочное освобождение. Мне пришлось прервать его так же, как и госзащитника: «По 205-й статье УК нет ни УДО, ни условного». Второй сотрудник подтвердил это. Бондарев начал рассказывать про наказание ниже низшего. Второй сотрудник ему вторил, говорил, что они могут повлиять на следствие. «Я поговорю со своим адвокатом», — отвечал я на все вопросы, давая им ложную надежду, что ситуация вернется под их контроль.
— Не-е-е-т, ты даешь нам информацию, мы ее проверяем, показываем следствию, и тогда договоримся, — второй сотрудник тешил себя надеждой решить все вопросы в течение этой встречи. Перед ним лежал открытый ежедневник с заголовком «Филинков Виктор Сергеевич» на странице. Он сразу же был готов записывать любое мое слово.
— На досудебное [соглашение] нужна информация, полезная следствию. Вы сами прекрасно знаете, что сказать мне нечего, — решил закончить я эту тему, устав от их увещеваний.
— Это понятно. Мы тебе поможем. Ты нам подробно расскажешь, кто такой FFF, — объяснил их позицию Бондарев. — Это наша палочка-выручалочка тебе.
Минут пять они рассказывали, как легко им самим получить эту информацию:
— Мы сами «посчитаем» его. На этой неделе точно. Плюс, у нас много еще технических средств, ты же понимаешь.
Говорили, как они хотят мне помочь:
— Я вижу перед собой молодого парня, которому не повезло.
Обещали ниже низшего и что я сяду всего на три года. Увещевали наперебой:
— Ты сейчас нам расскажешь, а мы подтолкнем следствие к нужному решению.
— Сядут все! Но у тебя есть шанс.
— Тут кто первый встал, того и тапки. Досудебное может быть только с одним человеком.
— Ну ты же нормальный парень, все понимаешь.
Я отвечал:
— Обсужу со своим адвокатом, мне не хватает юридических знаний.
Они убеждали:
— Да нужен ты своему адвокату! Им выгодно дело затягивать, они деньги с тебя получают. Ты должен быть главным, принимать решения.
К тому моменту я уже принял решение. Странице в ежедневнике сотрудника ФСБ продолжала пустовать. Они тем временем плавно, почти незаметно, перешли к угрозам.
— Ты сидишь в СИЗО-3. Это лучшее СИЗО города, тут всего 100 человек сидит, а есть ведь «Кресты-2», где тысяча человек сидит. Не понимаю, как там сотрудники справляются. Там тебя сокамерник забивать будет, никто не услышит даже, — вернулся Бондарев к старым угрозам.
Это уже не работало, я был готов уже «в Пензу ехать со спецами». Или так мне казалось.
Оперативники также задавали вопросы по существу. Второй оперативник просил опознать ККК, демонстрируя ее фото в своем телефоне, который он держал под столом, чтобы тот не попал в объектив камеры видеонаблюдения.
— Налево, сюда смотри. Это она?
Фото это я видел впервые. Листая фотографии в телефоне, оперативник переборщил, и на дисплее оказалось фото президента Путина на черном фоне с какими-то надписями, которые я не разглядел. «Так, это уже не то», — отлистывая обратно, оправдался сотрудник ФСБ. Параллельно мне задали еще несколько вопросов, на которые я не смог внятно ответить.
— Вы говорили, что вы не звери, — обратился я к Бондареву. — Как вы можете использовать пытки?
— Ты знаешь, мне самому это не нравится. Вот давай как личность к личности. Я приношу тебе свои искренние извинения! — Бондарев протянул мне руку.
Я, опустив взгляд, покачал головой:
— Я не могу их сейчас принять, — отказал я, оставляя им надежду на дальнейшее выправление ситуации.
Мне рассказывали, что все под их контролем, что мне некому помочь.
— Даже на твоей работе наши люди. Со всем твоим руководством мы общаемся давно, — рассказывал суровую правду о крышевании бизнеса силовиками оперативник. — Знаешь, кто такой Д.З.?
— Да, это [должность] в моей компании.
— Вот, он тоже сидел тут, еще в студенчестве. И ничего, нормально сотрудничал. Все твои близкие на работе — это наши близкие.
Становилось понятно, кто тут всемогущ и кто все решает.
— Я завтра приду с документами, твое руководство хочет, чтобы ты подписал документы по увольнению, — сообщил второй.
— Представьтесь, — попросил я, когда оперативник встал из-за своего стола и подошел к моему.
— Бондарев Константин А… — насупившись, строго проговорил он.
До этого момента я не знал, как его зовут. Это, можно сказать, был момент знакомства — почти через неделю после пыток.
— А вас? — обратился я ко второму. — А то вы вообще не представляетесь все.
— Прудников, — ответил он, указывая на бланк посещения. — Мы тут официально.
Я сравнил фамилии на бланке с озвученными — совпало.
— Качели с ОНК играют против тебя, — обернулся Бондарев перед выходом из следственной комнаты.
Полагаю, что пострадал меньше всех. Пять лет — вся моя сознательная жизнь, которую я жил, основываясь на таких понятиях, как взаимопомощь, сестринство и братство, равенство и справедливость. Подозрения в отношении меня в подготовке к совершению общественно-опасных преступлений для меня оскорбительны. Полагаю, просить гособвинитель для меня будет срок, близкий к максимуму.
Я отказываюсь от подачек преступников в виде трехлетнего срока и меняю две свои жизни, чтобы отстоять свое честное имя, чтобы вы могли читать эти строки.
Не все на это готовы, но не нужно никого винить. Все нуждаются в вашей поддержке, и, возможно, помощи. Алерта!
