«Меня завели в подвал, приковали наручниками. Моих сыновей пытали»

4 февраля 2021 года силовики вывезли из Нижнего Новгорода в Чечню двух братьев — 17-летнего Исмаила Исаева и 20-летнего Салеха Магамадова. По словам братьев, под воздействием насилия и угроз их заставили отказаться от адвокатов и дать признательные показания по уголовному делу об участии в незаконном вооруженном формировании. По версии следствия, братья передали скрывавшемуся в лесу в 50 километрах от Грозного боевику Рустаму Борчашвили упаковку сока, шоколадку и другие продукты. За это Исаеву и Магамадову грозит до 15 лет лишения свободы; приговор им должны вынести в ближайшие недели. Их адвокаты настаивают на том, что дело политически мотивировано: Исмаила и Салеха уже задерживали чеченские силовики по подозрению в причастности к оппозиционному телеграм-чату Osal Nakh 95. Кроме того, один из братьев — гей, другой находится в процессе трансгендерного перехода. Кризисная группа «СК SOS» совместно с All Out запустила петицию с требованием отпустить братьев; ее подписали больше 100 тысяч человек. В виновность Салеха и Исмаила не верит и их мать Зара Магамадова, вынужденная скрываться как от чеченских, так и российских властей. «Медуза»* публикует ее монолог.

У нас была обычная семья. Я сама из села Гойты (находится в 12 километрах от Грозного, — прим. «Медузы»), мне 50 лет. Вышла замуж 24 года назад. Муж жил в поселке Мичурина — он там вырос. И я переехала к нему. Замуж выходишь — и не имеет значения, [в] какое место [уезжать]. После второй [чеченской] войны мы жили в разрушенном доме вместе с мамой мужа, у нас была только одна комната.

У меня трое детей, три сына — старший Саид, Салех и Исмаил. Я работала на рынке. Муж мне помогал и строил дом. А дети помогали ему и учились. Окончили девять классов, потом поступили в колледж в Грозном. Изучали программирование. Хотели быть разработчиками. Так мы и жили. Необычного ничего не было.

Мои дети всегда были такие спокойные, никаких забот. Даже когда они болели, не плакали у меня. Салех и сейчас такой спокойный, тихий. Он всегда учил языки: то японский, то, кажется, французский. Он всегда хотел учиться. Исмаил ничем не занимался — на карате ходил, когда был маленький, но потом ему расхотелось. У Исмаила характер [такой] — он мог высказать свое мнение, общался со всеми. Я на работе была целый день — с утра до вечера. Поэтому я их только вечером видела. Разговора у нас не получалось, я каждый день работала.

«Я думала, если они не выходят, ни с кем не общаются, все будет хорошо»

В августе 2019 года мне позвонил участковый, сказал, что Исмаил с кем-то подрался, его задержали, «приезжайте». На самом деле они [полиция] проверяли телефоны [у людей] на улице и, наверное, наткнулись на него. Там такого ничего не было, но был [радужный ЛГБТК+] флаг. Исмаил потом мне говорил, что это просто так, для прикола. Отмазывался, наверное.

Они держали Исмаила где-то восемь дней, пока мы за него не заплатили 300 тысяч рублей. Родственники дали немного денег, и бабушка сказала: «Дайте всю мою пенсию, чтобы забрать внука». Она была на все согласна. Мы прямо не говорили, за что именно его задержали. Но там [в Чечне] всех задерживали. И родственники знали, что даже за лайки могут кого угодно увезти.

[Похищения людей в Чечне начались] много лет назад. Было много слухов — того забрали, другого забрали. В последнее время [это происходило] уже часто. В нашем поселке тоже были [такие случаи], но я лично этих людей не знала. Если честно, не думала я, что такое может случиться [и с моими детьми]. У них не было близких друзей, они всегда были домашними, по дому помогали. Я поэтому думала, что нас это не коснется. Я думала, если они не выходят, ни с кем не общаются, все будет хорошо.

Через три-четыре месяца Исмаил уехал в Санкт-Петербург. Сказал, что хочет работать и будет там учиться. Я согласилась, подумала, что месяц побудет там, развлечется немного. Как-то раз Исмаил позвонил и сказал, что идет в аптеку. Это было в апреле 2020 года, был жесткий карантин. Прошел час, я забеспокоилась, позвонила ему. Он взял трубку, сказал, что в квартире у друга, что друг вышел, а он играет на компьютере в какие-то игры. Это мне показалось очень странным. Я стала еще ему звонить, но он больше не брал трубку.

Прошло полчаса или час, к нам [домой в поселок Мичурина] приехали полицейские, ничего не объяснили, всех задержали и повезли в полк Ахмата Хаджи Кадырова. Там меня завели в подвал, приковали наручниками к шведской стенке. В это время моих сыновей [Саида и Салеха] пытали… Я слышала, как они кричат. Я была в ужасе, было очень страшно. Я молилась за них и не верила в происходящее. Я не знала, что делать, сидела на полу. Иногда заходили полицейские, били трубой по стенке, по полу, пугали меня. Ничего не объясняли, просто угрожали, что могут побить меня в любое время. Они приносили мне гречку, чай, но я ничего не ела. Только пила чай, потому что хотела пить. [Старшему сыну] Саиду ничего не приносили, просто чай и печенье.

На второй день [в полк] привели Исмаила. Нас — Саида, мужа и меня — отвезли к начальнику полка. Он каждому по отдельности говорил, что Салех и Исмаил якобы модераторы оппозиционного телеграм-канала. И чтобы мы молчали, не обращались к правозащитникам. Что, если к кому-то обратимся, будет хуже — их посадят, а так, может быть, отпустят. Если честно, я даже не знала, что есть такие телеграм-каналы, что они там сидят, что-то говорят.

Вечером нас троих отвезли домой. У Саида были черные ноги от тока. Мы не знали, что делать: из-за карантина в республике не могли никуда уехать. [К Исмаилу и Салеху] нас не пускали. Я не знала, что с ними. Я была в ужасном состоянии. Не могла спать, есть. Потом мы увидели видеообращение [с извинениями]. На этом видео Салех был в таком состоянии, что я даже испугалась.

Через два месяца [после задержания] нам позвонили [силовики] и сказали приехать. Всех родственников задержанных собрали в актовом зале. Сказали, что задержали модераторов оппозиционного канала, что всех отпустят под условие сотрудничать.

Салеха и Исмаила отпустили в тот же день. Отец привез их. Выяснилось, что моих сыновей избивали, пытали током, били трубами. Но они поверхностно об этом говорили, не хотели вспоминать. Я знаю, что Салеха больше пытали, но он мне не говорил, не хотел.

[Про телеграм-канал Osal Nakh 95] они говорили мне, что просто шутили там, что там было интересно. Я не знала, что у сыновей [была позиция по поводу власти в республике], но не была этому удивлена. Потому что все недовольны. Все знают, что они [кадыровцы] делают, что забирают любого.

«Мне было бы спокойнее, если бы они были далеко от Грозного»

Силовики сказали Исмаилу, чтобы он с ними сотрудничал — завлекал других людей в новый канал. Предлагали зарплату. Я ему сразу сказала, что нет, я не хочу. Я не люблю эту систему и не хотела его отдавать туда, но он и сам не хотел. Мы уже понимали, что [силовики] не оставят нас в покое. Сыновья решили уехать. Исмаил обратился к правозащитникам [«Российской ЛГБТ-сети»]. И через месяц мы уехали из Чечни: я и Саид находились в одном месте, а Исмаил и Салех — в другом. Муж не смог поехать — у его матери был инсульт, она не разговаривала, он не мог ее оставить.

Решение уехать я быстро приняла, но было очень трудно. 15 лет я строила дом, в котором мы жили, мне было небезразлично оставить его, даже тяжело. На тот момент я думала, что пережду в [другом регионе] России и вернусь, когда Салех и Исмаил будут за границей. Я была согласна с детьми, хотела, чтобы они уехали. Я знала, что для молодежи не так комфортно в Грозном. И работы там нет, и [возможностей] что-то делать, учиться. Я бы скучала по ним, но все равно мне было бы спокойнее, если бы они были далеко от Грозного.

Мы созванивались [с Исмаилом и Салехом] каждый день по видео, просто говорили, шутили. 4 февраля [2021 года] было обычным. Утром встала, приготовила завтрак себе и Саиду. Позавтракали и пошли в магазин. Мы были на улице, когда мне позвонил Исмаил и сказал, что к ним пришли полицейские, проверяли паспорта, якобы там кого-то ограбили. Саид забеспокоился, сказал, чтобы Исмаил позвонил правозащитникам, потому что происходит что-то неладное.

Через час или даже полчаса к Исмаилу и Салеху ворвались [силовики], отняли у них телефоны, похитили их [увезли в Гудермес]. Мужа тоже забрали из дома [в полицейское отделение Гудермеса], сказали, что сыновья здесь, нужно отказаться от адвокатов. Полицейские четыре-пять часов уговаривали его, пугали, били. Он, наконец, отказался. Он был в тяжелом состоянии, его только в тот день выписали из больницы, где он месяц лежал с коронавирусом.

[Про то, в чем обвиняют Салеха и Исмаила] мы узнали из интернета и от адвокатов. Не было такого, не могло быть! После того как их отпустили [и до нашего отъезда], был жесткий карантин. Без справки даже выйти нельзя было. Почти на каждом перекрестке стояли полицейские, проверяли. Они [Салех и Исмаил] не могли просто так куда-то пойти или выехать.

Дело против них сфабриковали, потому что [силовики] хотели, чтобы Исмаил с ними работал. Я не знаю, из-за чего они к нему прицепились. Они звонили ему каждый день, пока мы были дома, говорили: «Соглашайся». Он говорил, что думает, чтобы не разозлить их. Мы уехали, не согласившись на их условия, — вот за это они зацепились.

[После похищения Салеха и Исмаила] я и Саид переехали в другую квартиру. Вскоре мы уехали из России, муж последовал за нами. Это вынужденно было. Вопрос не стоял, хочу я или нет. Столько прожить в Грозном и все оставить, переехать в другой город, далее — в другую страну. Мне казалось это странным. Но как надо было, так и сделали. Смысла не было там оставаться. Мы бы только ухудшили ситуацию Салеха и Исмаила, если бы оказались в их [силовиков] руках.

Ни с кем из родственников я не общаюсь. На дальних родственников мужа оказывали давление, задерживали их, заставили говорить на камеру. Конечно, они [силовики] хотели узнать, где мы, и забрать. Они бы и забрали, но никто не знал.

«Несмотря ни на что, они — мои дети»

Мне очень одиноко [там, где я нахожусь сейчас]. Но пока я не хочу возвращаться. Не знаю, что будет со временем, — я буду думать, что делать. Здесь спокойно. По утрам я учу язык в школе. Больше особо ничего не делаю. Эта школа хоть как-то меня отвлекает. Когда бывает очень плохо, я выхожу и хожу по улицам.

Самое сложное — каждый день думать о них, переживать. Я не могу ночью спать. До 2–3 ночи я не засыпаю, всегда думаю о них, как они там. Я не знаю, как мне быть. Очень трудно.

О сыновьях я узнаю только через адвокатов. Знаю, что они в одиночных камерах. Адвокаты пытались добиться, чтобы дело передали в другой регион России. Чтобы хотя бы была надежда на честность, но Верховный суд [Чечни] отклонил. Салех и Исмаил [в декабре 2021-го] объявили голодовку. Они держали ее десять дней. Все это время я сама не могла есть, очень переживала. Но к ним никто не заходил, ничего не спрашивал, поэтому голодовку они прекратили.

Я обращалась к [уполномоченному по правам человека России Татьяне] Москальковой. Она отреагировала формально, но ничего не изменилось. Их пытали в СИЗО, но это никто не расследует. У меня осталась только надежда — я надеюсь на хорошее. Признаться честно, я никогда не говорила со своими сыновьями об их сексуальной ориентации. У нас не принято такое обсуждать, тем более с мальчиками. Я ничего не знала. Сейчас для меня это не так важно. Я считаю важным бороться за них независимо от того, кого они любят, чем интересуются и кому они верят. Я борюсь за своих сыновей, которых похитили, сфабриковали против них уголовное дело. Я борюсь за них, потому что они невиновны. Несмотря ни на что, они — мои дети. Я за них. Я во всем буду их поддерживать. Я хочу, чтобы их освободили, и больше меня ничего не волнует.

Записала Кристина Сафонова

*«Медуза» признана в России СМИ-иноагентом.